Ф. А. Щербина о языке черкесов.

"Племена, известные под общим наименованием черкесов, занимали горные части Кавказа с незапамятных времен. Не было еще истории, не существовало ее документальных данных, а черкесы уже обитали на Кавказе, жили здесь в доисторические времена. Но как это ни странно, а черкесы, попавшие в кавказскую предысторию, не имеют, однако, своей истории. Последняя никогда и никем из черкесов не писалась и не печаталась ни полностью, ни частями. Иначе не могло и быть. У черкесов никогда не было не только печатного слова, но даже письменности, родного алфавита.

И. Д. Попка, автор «Черноморских казаков», передал очень характерный в этом отношении случай. У Попки был «кунак», приятель, Хаджи-Нотаук Шеретлук, живший на р. Богундыр, среди шапсугов. Это был старик «с обширною и белою, как крыло богундырского лебедя, бородою, с добрым и задумчивым взглядом и, что всего важнее, с миролюбивыми идеями, за которые, как сам он сознавался, не был он любим в своем околодке». В ранней молодости Хаджи-Нотаук лишился отца, умершего в Мекке, куда отец и сын ходили на поклонение пророку. Осиротевший молодой шапсуг поступил на чужой стороне в медресе, мусульманскую школу. Пробывши в ней пять лет, он возвратился домой на Богундыр, женился здесь и сделался муллою в родном ауле, погрузившись всецело в книги и мусульманскую мудрость. Его не увлекали ни военная слава, ни дерзкие предприятия сверстников, делавших набеги на казачьи поселения, ни их богатая добыча. «Клянусь, говорил он своему приятелю Попке, что всю мою жизнь я не выпустил против русских ни одного заряда и не похитил у них ни одного барашка».

Наследственное ружье Нотаука ржавело в чехле, другие виды оружия лежали у него без употребления, почему воинственное население и относилось крайне неодобрительно к мулле.

Нотаук не обращал на это внимания. Вместе с оружием он забросил потом и хозяйство, посвятивши себя под старость исключительно обучению молодежи в медресе. Пытливого горца не удовлетворяла, однако, и эта излюбленная им деятельность. Преподавание мусульманской науки пришлось вести на арабском языке. Питомцы механически научались читать на распеве арабские книжки, но не понимали чуждой им речи и не выносили ни одной мысли из такого чтения. Тогда Хаджи-Нотаук решил перевести на черкесский язык арабские книги. Для этого потребовалось выработать черкесскую письменность. И вот в этой предварительной работе Хаджи Нотаук встретил непреодолимые препятствия.

Дело в том, что черкесский язык очень беден количеством слов и невероятно труден по выговору. Частые придыхания, скудость гласных и обильное употребление согласных букв в слогах делает черкесские наречия буквально таки непреодолимыми для письма и передачи буквами. Это язык гортанный, шипящий, как бы приспособленный к передаче слов шопотом, к подражанию молчаливой величественной природе Кавказа. Он, по выражению Попки, создан только для таинственных разговоров прикубанского трепещущего листьями осокоря с полуночным ветром, да закубанских джигитов между собою, когда они таинственно, под покровом ночи, пробираются, как тени, укромными местами в казачьи владения. Создавая свой язык, черкес как бы до крайности экономил и в числе слов и в количестве гласных букв, требующих громкого произношения. Черкесы, давши, например, одно общее имя пастуху—ахгхо, называют пастуха лошадей—шс-шахгхо, овчаря—мел-ахгхо, скотаря— чем-ахгхо, свинопаса—кхгг-ахгхо и пчеловода—бсж-ахгхо. И подобные слова и сочетания преобладают во всем адыгском языке.

Долго старик-шапсуг работал над созданием черкесского букваря. Несколько раз он переделывал и переиначивал раз созданный алфавит, часто приходил в отчаяние и целые ночи проводил в молитве, прося Аллаха помочь ему. И после молитвы, рассказывал Нотаук, «мне чудилось, что мне пособляли и подсказывали и утреннее щебетание ласточки, и вечерний шум старого дуба у порога моей уны (хижины), и ночное фырканье коня, увозящего наездника в набег».

Так, в поисках изображения для звуков родного языка, состарился Хаджи Нотаук, побелела его борода и согнулся стан, но старый мулла не уставал над работой по уяснению того, что считал величайшим благом для родного народа. Оставалось уловить один только последний звук и придумать для него начертание. Но в этот именно момент Нотаук, по его выражению, «упал и больше не поднимался». Вот что рассказал Попке его кунак.

«В один ненастный осенний вечер тоска угнетала меня. Я удалился в свою уну, крепко запер за собою дверь и начал молиться. Буря врывалась в трубу очага и возмущала разложенный на нем огонь. Я молился и плакал, вся душа выходила из меня в молитву, молился я до последнего остатка сил, и там же, на ветхом килиме (ковре) молитвенном, заснул. И вот посетило меня видение грозное. Дух ли света, дух ли тьмы стал прямо передо мною и, вонзив в меня две молнии страшных очей, вещал громовым голосом: «Нотаук, дерзкий сын праха! Кто призвал тебя, кто подал тебе млат на скование цепей вольному языку вольного народа адыгов? Где твой смысл, о человек возмечтавший уловить и удержать в тенетах клокот горного потока, свист стрелы, топот бранного скакуна? Ведай, Хаджи, что на твой труд нет благословения там, где твоя молитва и твой плач, в нынешний вечер, услышаны. Повелеваю тебе— встань и предай пламени нечестивые твои начертания, и пеплом их посыпь осужденную твою голову да не будешь предан неугасающему пламени джехеннема». Нотаук пробудился от тяжелого сна, разжег костер на очаге и сжег на нем свои дорогие свитки.

В этом поэтическом пересказе происшествия, бывшего с шапсугским муллою, ярко обнаружились указания на то, почему свободолюбивые, гордые и воинственные черкесские племена не создали своей письменной истории. Они не могли сделать этого по естественным причинам. Исторической судьбе угодно было наделить черкесов языком, который, как дикий горный конь, не позволял надеть на себя узду условных знаков письменности. По народному обычаю, это было святотатственно; преступно было налагать оковы на вольный язык вольного народа. Зачем рыцарю гор нужна была грамота, когда его шипящая, звукоподражательная речь свободно лилась в народных собраниях, искрилась родными звуками в сказаниях черкесских бардов и обаятельно влияла на душу гордого воина в чарующих песнях статных черкесских красавиц? На этой фазе без письменности остановилась черкесская история, воплотившись в народные сказания и былины".

Щербина. История Кубанского Казачьего Войска. том II